Образ пастыря в современной литературе (роман Александра Сегеня «Поп»)

Роман А.Сегеня «Поп» (2006) и снятый по нему одноименный фильм В.Хотиненко (2010) стали заметными и живо обсуждаемыми событиями в современной культуре. В 2015 г. автор романа был удостоен Патриаршей литературной премии «За значительный вклад в развитие русской литературы».

Сюжет и проблематика книги обращены к объемному и недостаточно изученному историческому материалу – служению духовенства Псковской православной миссии в 1941 – 1944 г. на находившихся под немецкой оккупацией северо-западных территориях. В многогеройной системе персонажей присутствует немало исторических лиц, среди которых и высшие руководители государства, и церковные иерархи, и командующие немецкой армией, при этом центральное место занимает имеющий реального прототипа и в то же время собирательный образ протоиерея Александра Ионина, чей незаурядный характер ярко высветился не только в романе, но и в киноленте – благодаря исполнительскому мастерству С.Маковецкого.

Художественное исследование трагических перепутий духовной жизни России в первой половине ХХ в. сопрягается в романе Сегеня с выдвижением на авансцену образа православного пастыря, с пристальным вглядыванием в его личность, его служение в пору богоборческих гонений и внешней оккупации. Изображение молитвы отца Александра у престола, его проповеднического дара сочетается с эпизодами бесхитростного повседневного, семейного общения и увенчивается крестным путем, который начинается при гитлеровской власти и продолжается многолетним заключением в советском лагере.

Впреддверии надвигающихся потрясений главный герой делится с паствой лично выношенным переживанием Христовой истины, придающей смысл человеческим представлениям об истории и вечности. Примечательны его негромкие пастырские наставления готовящейся креститься еврейской девушке Еве: «Господь простит, что ты будешь тайной христианкою. Но если ты примешь Таинство Крещения и будешь худой христианкою, тебе уж не будет прощения»[1]. В последней перед началом войны воскресной проповеди оценка обыденных эмоциональных проявлений возводится им к пониманию богочеловеческой личности Христа: «Я замечаю, что в последнее время многие стали смеяться друг над другом. Иначе говоря, зубоскалить. Один другого и так, и сяк высмеивает… Смеялся ли наш Спаситель?.. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Кане Галилейской и не смеется, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно». А в слове на Успение события Священной истории, интуиции о смерти и бессмертии («Уснув на земле, Она проснулась на небесах, где Ее душу встретил Сын, Спаситель Христос») ассоциируются с судьбой, казалось, навсегда поруганного, но нежданно-негаданно возрожденного храма Александра Невского в псковском селе Закаты. Силой пастырской молитвы и христианского восприятия современности проникнуто как будто походя, в бытовом разговоре высказанное отцом Александром убеждение: «И немец не вечен, и большевики не вечны… а токмо один Иисус Христос».

Отец Александр Ионин и иные священники Псковской миссии во главе с митрополитом Сергием (Воскресенским) показаны в романе на острие неразрешимого противостояния между во множестве удалившимися от Бога соотечественниками, участниками партизанского движения – и немецкой администрацией, пытавшейся заигрывать с Церковью и одновременно дискредитировать новоизбранного Патриарха Сергия. Показателен в этом отношении образ «бойца партизанского отряда» Алексея Луготинцева, самоотверженно воюющего против захватчиков и искренне негодующего по поводу «превращения» в церковь родного для него «клуба имени товарища Кирова», который он «почитал как свою святыню», поскольку здесь проходила его юность, здесь он когда-то признавался в любви убитой немцами Маше Торопцевой… В поведении и речах духовенства подобное положение вызывало тяжелейшее раздвоение, ибо, как горестно заметил один из собратьев отца Александра, «тевтонцы требуют новых отмежеваний от Московской Патриархии».

«Узкий» путь пастырского служения отца Александра прочерчивается в эпизодах по большей части молчаливого выслушивания им самонадеянных немецких заявлений о «возрожденном» ими Православии, во время которых у священника «сердце ныло о своем». Залюбовавшись однажды зимней красотой древнего Пскова, он посредством эстетического впечатления, вопреки многим бедам постигает Божественную милость по отношению к России, молится о своих сражающихся в Ленинграде, под Ржевом, в Севастополе сыновьях и о поражении немецких войск, с замиранием сердца узнает, что «и под Москвой им нету победы»: «До чего ж Господь любит Россию, – говорил отец Александр, любуясь Псковским кремлем. – Это видно даже и в том, что Он дарит ей обильные снега. Снег – как наряд для невесты. Иная девушка в обычной жизни не так уж и хороша лицом и неказиста, а приходит день ей замуж идти, нарядится в подвенечное платье – и краше этой белой невинности ничего нет на свете!»

Свое пастырское слово, насыщенное мудростью, юмором, опытом мужественного сопротивления неблагоприятным обстоятельствам, отец Александр, при неизменной помощи матушки Алевтины, направляет как на укрепление веры обращающихся к Богу прихожан, так и на неустанные ходатайства о заключенных в немецких лагерях детях и военнопленных. Кроткие увещевания собирать продукты и одежду для узников, личное смирение перед карательными действиями немецких властей сочетаются у отца Александра с бескомпромиссным отказом идти у кого бы то ни было на поводу в потакании греху – как, например, в случае с предложением Лейббрандта «внушить… прихожанкам мысль о том, что забеременеть от немецкого воина не является грехом».

Некоторыми рецензентами, критически анализировавшими отраженную в романе историческую реальность, высказывалось соображение о том, что «мы не видим в главном герое, прежде всего, пастыря, проповедника, духовника, миссионера, просветителя, а видим его только в качестве агитатора и социального работника»[2]. В действительности, наиболее значимые сцены романа посвящены именно запечатлению совершавшихся отцом Александром богослужений, во время которых проступали и его индивидуальные черты, и состояние окормляемых им людей, и в целом – смысл пастырской миссии в ситуации тотальной внешней несвободы.

В щедрой детализации выведено в романе Пасхальное торжество с участием специально отпущенных на этот день военнопленных, когда «двести мучеников пришло в Закаты на праздничное богослужение». Перед зрелищем великих страданий священнику «стало жутко», им овладели сомнения в том, смогут ли «возрадоваться» о воскресшем Христе эти люди, загнанные «рабским непосильным трудом, от которого они болели и умирали десятками ежедневно… Разве таких, истерзанных, прошедших страшные муки, проймешь словом?» Ответом на подобные недоумения, вызвавшие поначалу малодушное желание «сократить время богослужения», становятся для пастыря не дальнейшие наблюдения и выводы, а само течение усердно творимой молитвы, благодаря которой, как будет очевидно, «эта краткая свобода» оказалась сильнее рабства, а крестный ход под лай овчарок напоминал о спасительном голгофском пути Христа, и «люди в храме все более светлели лицами», все более осознанно отвечали на Пасхальные приветствия, обнаруживая в себе неуничтожимые источники веры: «Более же всего взволновало батюшку, что, когда пели «Верую» и «Отче наш», не один и не два, а человек двадцать из военнопленных подпевали! Значит, они не впервые слышали слова молитв, значит, не зря многие матери и жены писали на бумажках эти слова и вешали на шеи близким, уходящим на войну!»

В массовой сцене богослужения композиционно переданы пересечение и взаимообогащение двух обращенных к Небу потоков: перемешанного с надеждой людского горя – и пастырского предстательства. При совершении Литургии и общей исповеди таинственно умножались силы служащего священника: он «ясно слышит имя каждого из этих двухсот русских людей», перед его «обостренным слухом» и сердечным оком высветляются «сами судьбы стоящих пред ним измученных, униженных и оскорбленных». Чувствуя необходимость внести в церковные правила «коррективы сердца», он дерзновенно причащает на этой службе даже некрещеных, ибо, по его убеждению, «их окрестило человеческое горе», и уже позднее совершает над ними Таинство Крещения. Пасхальная проповедь отца Александра становится актом напряженного собирания внутренних сил в тот момент, когда «надо было говорить, а ему молчалось», и оборачивается общим для всех прозрением того, как «человечье стадо» в процессе соборной молитвы переродилось в «живых людей» и несломленных «воинов».

С художественной силой выведена в романе и Пасхальная служба, совершенная отцом Александром спустя год в самом лагере. Литургия «под открытым небом» прокладывает ему путь к углубленному переживанию жертвенного служения Спасителя, когда перед «плененным воинством» он произнес слово о Христе, а во время причащения «понес потир, подходя к каждому и протягивая лжицу со Святыми Дарами». Именно через евхаристическое чувство главный герой приближается к желанной для пастыря и христианина «вненаходимости» по отношению к давлению внешних невзгод и вместе с тем к познанию Божественного Промысла о народной судьбе, так как в стоявшей перед ним «униженной, но непокоренной армии» «он увидел этот единый лик бездонной скорби, эту новую икону – народ-великомученик».

Воодушевляющие эпизоды многолюдных служб, совершавшихся «едиными устами и единым сердцем», соседствуют в романе Сегеня с картинами гораздо более трагического звучания, в которых обнаруживаются внутренние терзания священника, его мучительные раздумья о собственном бессилии и обреченности на гибельные компромиссы. Такова, например, тягостная сцена похорон убитых партизанами полицаев, когда, облачившись было для совершения отпевания, он, путем напряженной внутренней молитвы, приходит все же к мужественному отказу от этого священнодействия и произносит надгробную обличительную речь о неумолимой Божьей правде, вызывая покаянное прозрение у некоторых из находившихся здесь полицаев. В другом эпизоде, движимый «вдохновенным порывом остановить казнь» пойманных партизан, с верой «в свою победу» отец Александр, в облачении, с Евангелием в руках, пытается предотвратить эту расправу – в полной уверенности, «что стоит ему явиться, поднять над головою Евангелие, молвить слово заступничества – и вмиг палачи одумаются». Но одинокого и никем не поддержанного священника в ответ лишь «грубо схватили под руки и потащили с помоста», что впоследствии заставило его ощутить себя в горниле отчаяния, однако через молитвенное усилие ему удается вновь обрести понимание того, что «все это происходит именно сейчас и именно здесь, в этом мире, созданном Богом и искажаемом сатаною», подняться вместе с домочадцами на «молитву о убиенных».

Раскрывается в романе и индивидуальное пастырское душепопечительство главного героя. Особенно значима сюжетная линия его взаимоотношений с партизаном Алексеем Луготинцевым, мечтавшим свести счеты с «напакостившим попом». Первую пастырскую беседу отец Александр ведет под прицелом Луготинцева, с отеческой любовью говорит ему об Александре Невском, о духовном значении нынешней войны, о бессмертной душе его возлюбленной Маши. От той исповеди, когда «впервые батюшке приходилось отпускать грехи под дулом пистолета», включая «задуманный грех убийства священника Александра», протягивается нить к дальнейшему духовному росту Луготинцева, когда он встанет «в общую очередь на исповедь» к отцу Александру и принесет, в частности, покаяние в убийствах неповинных людей. Позднее в скрывающемся в барабане под куполом храма Луготинцеве он распознает образ нынешнего раскаявшегося разбойника и, «поднявшись в подкуполье», причастит его перед ликом Христа Вседержителя, «между землей и небом». В психофизических подробностях состояния священника после принятой им исповеди партизана-убийцы («Шатаясь, отец Александр удалился в алтарь. Там он лег на пол и обхватил руками голову»), емко передается остро ощущаемая героем несоизмеримость пастырского труда с обычными человеческими силами.

Духовной мощью проникнуты и слова бесстрашного обличения Гитлера перед влиятельным полковником Фрайгаузеном, и решительное несогласие отца Александра «призывать Божию благодать на Германию», однако и здесь на первый план выдвигается мало понятное и даже предосудительное в глазах соотечественников пастырское сострадание к личной драме этого считающего себя православным немца: «Странная и диковатая это была картина – русский священник в скуфейке и фуфайке, надетой поверх подрясника, и немецкий полковник в сером военном мундире и фуражке с орлом и свастикой, стоят на околице псковского села и обнимаются. Мимо проходил какой-то дедок, остановился, и его аж перекосило: – Тьфу ты!»

Пастырство осознано в романе Сегеня как всеобъемлющее, имеющее колоссальное нравственное и историческое значение духовное делание главного героя. Этот неявный подвиг начинается в семейном кругу, в трогательном чувстве к матушке Алевтине, при гибели которой батюшка трепетно, почти про себя произнесет Христовы слова «талифа куми!», в усыновлении и удочерении многих сирот-жертв войны; достигает апогея в предстоянии у престола, окормлении человеческих душ и продолжается в 20-летних лагерных испытаниях… Смиренные воспоминания 78-летнего отца Александра о перенесенных тяготах как мудром ответе Божьем на то, что когда-то он не без тщеславия «выпрашивал себе мученическую кончину», в некоторой степени осложняются нотой ложного оправдания сталинизма, хотя, по уверению автора романа, «главный итог книги вовсе не в апологетике Сталина, а в том, что при любых – даже самых страшных – обстоятельствах нужно оставаться людьми. А христианам – оставаться христианами»[3].

В символическом финале романа возникает образ не названного по имени монаха-отшельника, смиренного труженика перед Лицом Божьим. Стержневая для всей книги художественная интуиция о пастырском призвании обретает здесь итоговый смысл, утверждающий послушание Творцу в качестве перводвигателя этого служения: «На полпути от села Закаты до острова Залита живет монах-отшельник. Как отец Александр, как отец Николай Гурьянов, как многие другие истинные подвижники Церкви Христовой, на священной земле великой победы Александра Невского он несет послушание. Своего и нашего спасения ради».  

Священник Илия Ничипоров

---

• < Назад
• Вперёд >